Председатель совета директоров Уральского турбинного завода Михаил Лифшиц уверен, что российские производители освоят выпуск газовых турбин большой мощности
По итогам прошлого года рост производства в энергетическом машиностроении, по данным правительства, составил 36,8%. Это существенно больше, чем рост в машиностроении в целом — 21,1%. Обсудить ситуацию в отрасли, ее перспективы и текущие проблемы с «Моноклем» согласился председатель совета директоров Уральского турбинного завода Михаил Лифшиц.
— В последнее время часто приходится слышать, что экономика наша перегрета, что производственные мощности загружены более чем на 80 процентов и это ненормально. Но говорят это люди из, скажем так, финансового сектора экономики. Мы пришли к вам как к промышленнику с вопросом: так что, наша экономика перегрета, ей нужен холодный душ?
— То, что они говорят про перегрев, подразумевает исчерпание ресурса для роста. И тут можно пойти двумя путями. Один путь — ограничить затрачиваемый ресурс, а второй — озаботиться тем, чтобы наиболее рационально его употребить. Мы живем в условиях изолированного, очень сильно защищенного снаружи рынка. У нас ушло большое количество зарубежных игроков, освободилось место, при этом потребление никуда не делось. Мало того, поменялась его структура ввиду изменившегося предложения, понятно, в какую сторону. Поэтому ощущение перегретости может быть ложным.
Но, на мой взгляд, в конце концов мы или сами откроемся, или наши дружественные контрагенты скажут: «Ребята, хорош, давайте и вы нам свой рынок. Что это за жизнь такая — вы к нам да, а мы к вам нет». Безусловно, это произойдет. И тогда наступит охлаждение в формате холодного душа, потому что ключевой вопрос — наша конкурентоспособность — вылетит, как джинн из бутылки.
Если говорить про наше предприятие, то нам нужно готовиться к открытию рынка. Сегодня мы на пике инвестиционного цикла, который пройдет.
— Имеется в виду открытие нашего рынка для того же Китая и прочих дружественных стран?
— Вы же понимаете, что и в Америке выборы пройдут и что любые конфликты заканчиваются переговорами. Поэтому для нас принципиально важно быть в рынке, будь то Казахстан или Монголия. Быть там, где мы соприкасаемся с нашими традиционными конкурентами, чтобы нюх не потерять. Потому что, когда им откроют наш рынок, они сметут все.
— То есть к изменению условий нужно готовиться уже сейчас или даже вчера?
— Да, конечно.
— То, что наш рынок гиперзащищен, позволило нашим предприятиям диктовать свои условия потребителю?
— Нет. Если брать наш рынок энергетического машиностроения, то нашему потребителю попробуй подиктуй. Здесь, наоборот, другой риск: потребитель через регулятора может попытаться диктовать нам — и уже диктует. 719-е постановление заставляет нас покупать сырье у наших местных производителей. При этом оно не является чем-то уникальным, подразумевающим использование высоких технологий, которые надо всячески пестовать. Это простые технологии, которые есть больше, чем в одном месте. И если раньше можно было покупать у российских и у нероссийских поставщиков, то теперь наши начинают поднимать цены. Я не скажу, что диктовать-диктовать, но они тоже хотят модернизироваться. Ограничение конкуренции, безусловно, возникает.
— Ваши поставщики могут вам диктовать, а вы своим не можете.
— Есть товары, которые относятся к зоне потребления. А мы все-таки производим средства производства. Если кто-то запланировал строить электростанцию, у него есть тариф, есть производительность в этом тарифе и максимальный капекс, который он может себе позволить, чтобы его экономика сложилась. Он все посчитал и идет покупать. Я не могу ему сказать, что поставлю свое железо в два раза дороже, потому что у него схлопнется экономика и проекта не будет. Разные рынки. Наверное, в каких-то местах есть диктат производителя, да, наверное, в каких-то местах есть исторически сложившееся монопольное ценообразование. Но для этого у нас есть много разных контролеров, регуляторов и ведомств. Если где-то должен вмешиваться ФАС, пусть вмешивается. И обращения к нему есть, и даже мы к нему по каким-то темам обращались.
— Все сложнее, чем кажется.
— Это точно. Один из ключевых факторов нашего положения в рынке — способность произвести технологически сложное изделие с циклом производства более года за разумные деньги. Крупными мазками: из чего «состоят» разумные деньги? Стоимость материалов и комплектующих, оплата труда большого числа высококвалифицированных специалистов, стоимость привлекаемых на цикл изготовления ресурсов. Все три компонента подвержены влияниям как регуляторов, так и других участников рынка, квалифицированных и не очень. Например, стоимость покупаемых литых, кованых и прочих заготовок зависит в том числе от наличия импортных конкурентов в этой зоне. Единственный инструмент влияния, который есть у нас самих, — это снижение материалоемкости изделий, но он весьма ограничен. В части персонала, рабочих, инженеров, управленцев мы предпринимаем гигантские усилия по внедрению цифровых технологий, повышению производительности труда, разным формам оптимизации технологических процессов… Но ввиду штучности и сложности изделий маневр здесь тоже ограничен. Рынок квалифицированных специалистов за предыдущие два года стал «рынком продавца». И это не мы выбираем специалистов, а специалист выбирает нас. Квалифицированный работодатель имеет набор инструментов для удержания кадров: это и интересная работа, и условия труда, и возможности роста и развития для сотрудников, и заработная плата. К сожалению, не очень квалифицированные «покупатели» пылесосят рынок, устраивая возгон зарплат, потому что другими инструментами для удержания людей не владеют, чем искажают рынок труда.
РОСТ БУДЕТ
— Сразу после известных событий февраля 2022 года было много прогнозов, что все рухнет, экономика упадет. Разница была только в том, насколько именно упадет ВВП. Однако мы увидели экономический рост. Почему?
— Потому что на протяжении долгого времени мы жили в условиях, когда инструменты международных взаимодействий и ВТО не давали нам возможности защищать свой рынок. А потом все поменялось. И нам защитили наш рынок с той стороны.
— Запад защитил нас от самого себя и тем самым нам помог?
— Конечно. Если брать нас, то мировой рынок турбин был у десятка игроков, которые держали всех в тонусе и сумели прийти в Россию. У них ставки по кредитам всегда были абсолютно другими. А персонал такой же, как у нас: в их R&D-центре по-русски говорят. Производственные мощности тоже похожие. Они пришли, и мы с ними конкурировали. Сейчас их нет. Нас осталось двое — мы и «Силовые машины». Я открою вам страшную тайну: в мире конкуренция еще ниже. В Германии есть Siemens, в Италии — Ansaldo, во Франции успешно уничтожен американцами Alstom, и теперь его нет. В Америке есть General Electric, который имеет 80‒90 процентов рынка, остальные подъедают то, что осталось. В Японии есть Mitsubishi Heavy Industries и в меньшей степени Kawasaki. В Китае еще есть несколько производителей. То есть, по сути, энергомашиностроение — это территория межстрановой конкуренции.
У нас конкуренция выше, потому что здесь есть два полноценных игрока в рынке, которые могут бороться, что, собственно, и происходит. И когда мы исследование рынка делаем, мы обязательно сверяемся с тем, что делается «там». Обязательно ищем инструменты управления себестоимостью, мы обязательно ищем инструменты повышения производительности и смотрим, как это делают наши конкуренты, потому что они вернутся. Рынок все равно будет международный. Если мы не увидим здесь Siemens, то увидим Shanghai Electric или Харбинский турбинный завод.
— Дальнейший рост экономики будет?
— В том, что касается нас, — конечно будет! Я не берусь ответить за всю экономику. Я вижу те зоны, в которых работаем мы. Если брать производство турбин, здесь известную долю риска для нас всегда несет с собой традиционная системная генерация. Почему риск? Потому что это зона тарифного регулирования, потому что вопрос, есть ли жизнь после ДПМ, всегда был фундаментальным вопросом русской демократии. Какой будет следующий ДПМ и о чем? Поэтому моя позиция по отношению к менеджерам УТЗ такая: традиционная генерация должна занимать примерно половину в нашем портфеле, а остальное мы должны собрать с той территории, где рынок-рынок.
Есть, например, судовая тематика. В силу того, что там речи не идет о тарифах, там достаточно сложный, злобный заказчик. В хорошем смысле злобный. Есть тема промышленной генерации — огромное количество предприятий, у которых есть сбросное тепло, которое можно использовать. Есть то, что касается отходов. Причем я не говорю про заводы по энергетической утилизации отходов, хотя там тоже стоят наши турбины. Будут стоять.
«На протяжении долгого времени мы жили в условиях, когда инструменты международных взаимодействий и ВТО не давали нам возможности защищать свой рынок. А потом все поменялось. И нам защитили наш рынок с той стороны»
— Одну вы же уже изготовили…
— Мы изготовили четыре. Одна турбина лежит у нас, а три уже у заказчика. Ведется монтаж двух машин. Очень новая тема, хотя движется медленнее, чем хотелось бы, но движется.
Еще одна история — история с экспортом. Ее для нас никто не отменил: СНГ плюс Монголия — это территория нашего присутствия. В Монголии больше 70 процентов энергетики оснащено нашими турбинами. И мы планируем там дальше двигаться.
Туда, кстати, хотят все. И поэтому мы конкурируем там со всеми.
Надо отметить, что все монгольские проекты идут с очень квалифицированной поддержкой со стороны наших экспортных институтов. Отстроена работа ВЭБа и ЭКСАРа просто до звона.
Тема экспортного финансирования сегодня никакая не экзотика, а просто строчка в спецификации. Смотришь тендерную документацию, и в условиях есть цена, есть характеристики и экспортное финансирование. И если ты можешь его обеспечить, то с тобой разговаривают. Нет — значит, нет.
— И как устроено это экспортное финансирование?
— Для заказчика это, по сути, рассрочка платежа. Участвует наш банк, участвует Банк развития Монголии, например. Наш банк дает деньги Банку развития Монголии, а Банк развития Монголии дает кредит потребителю. А потребитель платит нам. И еще по необходимости это все страхуется. ЭКСАР — это страхование для всех участников.
— И какую часть необходимой суммы дала российская сторона в вашем монгольском проекте?
— Больше половины. Часть денег у них своя, часть они могут еще где-то получить. Предоставление экспортного финансирования стало нормой. Заказчик говорит: я хочу, чтобы мне построили электростанцию. Вот характеристики энергоблока, который я планирую, мне от вас требуется паровая турбина мощностью 135 мегаватт, КПД не ниже такого-то значения, отбор пара вот такой, работает в паре или с газовой машиной, или с угольным котлом. И там же строчечкой, что необходимо обеспечить финансирование 60 процентов проекта. Если у тебя есть турбина, но нет возможности обеспечить экспортное финансирование, ты просто можешь не приходить. Поэтому все — и китайцы, и американцы, и немцы — приходят со своими опциями экспортного финансирования.
ЕЩЁ БОЛЬШЕ БОЛЬШИХ ТУРБИН. И МАЛЫХ
— Акционер у завода сменился. И у меня, честно говоря, было впечатление, что вы от этого бизнеса — УТЗ — отстранились…
— Во-первых, я не отстранялся от завода ни на один день. Во-вторых, новый акционер решил, что не надо менять председателя совета директоров, а нужно, чтобы он продолжил свою работу.
— Как председатель совета директоров вы активно участвуете в оперативном управлении заводом?
— Конечно нет. Совет директоров определяет стратегию и ее изменения, новые продукты, новые рынки, утверждает бюджеты и контролирует выполнение всего, что было перечислено. Вот этим ровно я и занят.
— Отлично, давайте по пунктам и пройдемся. Пришло «Интер РАО» — стратегия поменялась?
— Нет. Наше предприятие рыночное, все стратегические планы и задачи мы реализуем в условиях рынка, в котором живем. Другое дело, что любая стратегия должна быть адаптивной. Потому что, когда меняется внешняя среда, ты либо подстраиваешься под изменения, либо застреваешь в другом времени. Поэтому в стратегии завода ключевое слово, которое было и есть, — «конкурентоспособность». Здесь важная часть — это обладание собственными расчетными методиками и ключевыми технологиями, необходимыми для производства сложных изделий. Второе — это устойчивость предприятия и выполнение планов. А планы у нас большие. Если сегодня мы в состоянии сделать примерно 15 больших турбин в год, то к 2030 году мы их будем делать 25.
Для этого у нас есть достаточно серьезная программа развития. Есть банальные вещи: расшивка узких мест производства, повышение производительности. А есть вещи, которые нужно считать в длинную. Например, мы делаем лопатки. Понятно, что можно увеличивать парк станков с ЧПУ, для того чтобы их точить. А можно сделать так, чтобы у тех станков, которые уже есть, увеличился выход продукции. В этом году планируем запустить новое производство кузнечно-прессовое, которое будет делать штампованные заготовки для лопаток паровых турбин и компрессоров. Понимаете, что если мы берем брусочек и из него вытачиваем, то мы примерно 80 процентов металла переводим в стружку. А если мы отжали его в прессе в форме лопатки, то мы, во-первых, получили лучшие свойства, потому что это кованое изделие, а во-вторых, объем механической обработки снизили раза в четыре, чем увеличили производительность.
— А как насчет 3D-печати лопаток?
— 3D-печать в этой зоне пока неприменима по экономике. Она хороша сегодня там, где нужно сделать очень сложной формы относительно небольшую деталь. Здесь экономика есть. Мы считали, например, горелку для газовой турбины. Если делать ее механической обработкой, то есть прогнать по всем станкам, то с учетом материала, получается около двух тысяч евро за изделие. Если ее сделать 3D-печатью, то получается 250. Понятно, что надо делать 3D-печать.
В лопатках картинка примерно наоборот. По крайней мере в том, что касается стальных, которые ставятся на паровые турбины.
— Чуть отвлеклись от стратегии…
— Да, есть история с конкурентоспособностью, и есть история с портфелем заказов. Как я сказал, примерно половина — это традиционная генерация.
Далее, есть тема, за которую я всегда ратовал: малые атомные блоки. Это и ESG-повестка, и диверсификация, и разукрупнение рисков… Сегодня мы уже делаем машину для первой такой АЭС в Якутии. Мощность — 55 мегаватт. Традиционно УТЗ ассоциировался с турбинами от 100 мегаватт, но уже лет семь как мы пошли в нижний ряд именно с точки зрения диверсификации — турбины для ледоколов, заводов по энергетической утилизации отходов. У нас есть ограничения по верхнему ряду мощности — ничего больше 350 мегаватт мы сделать не можем просто из-за географического расположения завода: мы можем отправлять готовые изделия только по железной дороге, а все, что больше, нужно возить по воде. Более крупные турбины делают «Силовые машины». В том числе гигаваттные машины для больших атомных станций. Соответственно, у них есть возможность идти вверх по мощности, а мы свою диверсификацию видим в уходе чуть-чуть вниз.
— И мы плавно перешли к пункту «новые продукты»…
— Еще один освободившийся сегмент — малые паровые турбины.
— Это турбины какой мощности?
— Пять — тридцать мегаватт. Раньше мы их не делали. Это новая линейка. Под нее мы сейчас как раз монтируем оборудование, новые цеха. Это будет не только генерация, но и турбоприводы.
— Когда вы говорите про 25 турбин в год к 2030 году, в это число входят малые турбины?
— Нет, 25 турбин — это 30 мегаватт и выше. Малые турбины — это отдельное производство. И здесь вводятся некие новации: малая турбина будет собираться не на стапеле, а на конвейере.
— Сколько вы их планируете делать?
— Сейчас мы собираем четыре штуки, а планируем до 20 турбин в год.
— Теперь что касается новых рынков…
— Новые рынки с отраслевой точки зрения понятны: малый атом, переработка отходов, деревообработка во всех ее проявлениях, сельское хозяйство, промышленная генерация. Сюда же относятся турбоприводы для всяких больших агрегатов — насосов, компрессоров и прочего.
С точки зрения географии очень хочется расширяться в БРИКС, но это непростая задача. Потому что там все. И там наши китайские коллеги, у которых достаточно агрессивная позиция. С ними непросто.
РАСПРЕДЕЛЯЙ И ВЛАСТВУЙ!
— Хочу вернуться к одному из ваших рынков. Промышленная энергетика. Насколько оправданно то, что предприятия выходят из Единой энергетической системы, и строят собственную генерацию? Как представляется, если бы все было хорошо в единой системе, никто бы из нее не убегал.
— На скользкую дорожку ступаем… Я так скажу: есть такая штука, как многоукладность. И если у металлургического завода есть избыточное вторичное тепло, у него есть и несколько вариантов употребить его в пищу. Можно выбросить в атмосферу, занимаясь ее разогревом и отравлением окружающей среды, а можно поставить утилизатор, разогреть водичку и получить электричество. Что делаем?
— Здесь согласен. Но часто используется такой вариант: предприятие заводит дополнительный объем газа и на нем вырабатывает электроэнергию.
— Есть огромное количество мест, где проще произвести электроэнергию на месте, чем проводить туда ЛЭП. Всегда есть экономика и прочие экологические и социальные аспекты, поэтому распределенная генерация все равно будет. Вопрос, в какой степени изолированности и в какой степени взаимодействия с сетевой инфраструктурой, есть во всем мире. Еще один аспект — разукрупнение рисков. Выпадение большого звена «кладет» огромную территорию, если не дай бог что… Иллюстрация в атомной отрасли свежая — Фукусима.
— Зачастую такие предприятия находятся в Центре России, где плотная сеть линий электропередачи. И они уже подключены к общей сети, но ставят газопоршневую электростанцию.
— Здесь несколько измерений. Первое — регуляторное, второе — экономическое и третье — эффективность. Если у них электроэнергия дешевле получается, то надо об этом задуматься, потому что дешевле быть не должно.
Я не сторонник применения огромного количества этих установок как основного источника питания, потому что изначально это должен быть резерв.
Я понимаю, когда делают теплицу на гигантском удалении от сетей, ставят дизельную генерацию, которая дает электричество и тепло. Но когда это делается в городах… Экономика и регулирование, что я могу сказать…
— Да, просто регулирование, видимо, в чью-то пользу…
В ПЛАНАХ - ВЕСЬ МИР
— Уральский турбинный завод, частное предприятие, «ушло» под государственную компанию. Роль государства в экономике растет. На ваш взгляд, к чему это приведет?
— Я могу сказать, что отраслевая принадлежность здесь важна. Если мы рассуждаем про инфраструктурные части экономики — генерация, сети, трубопроводный транспорт, железная дорога, — это одна жизнь. И это напрямую соотносится с безопасностью. А умение крупных государственных предприятий управлять рыночными субъектами — это другое измерение.
Мы год находимся в составе группы «Интер РАО». Могу сказать, что на сегодня это достаточно эффективный, понятный собственник предприятия, который нацелен на его развитие. Планы, которые у нас были намечены как у частной компании, абсолютно не поменялись. Идем в ту же сторону, с теми же показателями, а где-то и с опережением.
— То, что вы внутри крупной группы, у которой есть и собственная генерация, и, не будем скрывать, административный ресурс, облегчает вам жизнь и работу?
— Я всю жизнь находился на рыночной позиции и от нее не отступаю.
Да, «Интер РАО» — потребитель турбин, но доля «Силовых машин» в программе его закупок сильно больше, чем наша, которая составляет примерно 10 процентов.
— Она такая и была или подросла после смены собственника?
— Примерно такая же и была.
Монголия — важный рынок для Уральского турбинного завода: более 70% энергетики этой страны оснащено агрегатами от УТЗ. Однако это не исключает серьезной конкуренции среди производителей энергетического оборудования за заказы от монгольских энергетиков
— Вы не делаете большие газовые турбины. Их делает «Силмаш». У вас возможна кооперация с ними в части создания парогазовых установок?
— Конечно. Но, во-первых, они и сами делают паровые турбины. А во-вторых, я надеюсь, что не только «Силовые машины» будут делать газовые турбины большой мощности в нашей стране.
— И когда мы можем увидеть парогазовую установку с газовой турбиной от «Интер РАО» и с паровой — от УТЗ?
— Газовая турбина — это не чудо. Уральский турбинный завод производил газовые турбины до 2010 года. Их до сих пор крутится под 300 штук.
— Но это турбины небольшой мощности…
— Какая разница? Небольшой мощности, потому что была плановая экономика, кто-то делал больше, кто-то делал меньше. Чудо газовой турбины сформировалось просто от того, что наш рынок очень любил импорт, поэтому покупали иностранные газовые турбины. Делать российские смысла не было, их никто и не делал. Сейчас этот смысл появился. У нас есть несколько участников рынка, которые работают над тем, чтобы она появилась. Есть проект «Ростеха» 110 мегаватт. Есть «Силовые машины», у которых есть запал сделать 170 мегаватт и 65 мегаватт. Есть начинание в «Интер РАО».
Рынок освободился от избыточной открытости. Не сомневайтесь, свои газовые турбины у нас будут. И 110 мегаватт закрутятся, и 170 мегаватт закрутятся, и 65.
Три женщины не родят ребенка за три месяца, все равно будет девять. Я на эту тему смотрю без фанатизма и без фатальности.
Все технологии, которые нужны для того, чтобы делать газовую турбину, у нас есть. Я открою страшную тайну: гигантское количество интеллектуальной работы по созданию газовых больших турбин, которые сейчас мы воспринимаем как эталонные, было сделано русскими специалистами.
— А рынка-то хватит на всех, чтобы эти турбины рентабельно производить? У Siemens весь мир, а у нас…
— Во-первых, глядя в длинную, скажу, что и нам мир откроется. Все заканчивается где-то за столом переговоров. Во-вторых, Россия — страна, у которой есть газ. В-третьих, наши соседи — это тоже страны, которые потребляют газ. И точно так же, как мы конкурируем на рынке паровых турбин, будем конкурировать на рынке газовых.
